Европейцы ринулись на покорение Америки ради богатств - золота и драгоценных камней. Но если наследники Колумба - испанцы и португальцы - найдя золото инков, в каком-то смысле получили то, что искали, то северные европейцы - англичане, голландцы, французы, - которым досталась территория нынешних США, вынуждены были искать другие источники обогащения. И они их нашли. И первые состояния в Северной Америке были сколочены, вы удивитесь, на.... бобрах!

Бобры

Бобр, кто не знает, - довольно крупный зверь. Средний бобр  имеет около метра в длину и весит 25 килограмм, как большая собака. Бобры отлично плавают, используя свой плоский хвост в качестве руля (напомним лингвистическую тонкость: тот, кто бегает и плавает, - бобр, мех на воротнике - бобёр). Острыми зубами бобры подтачивают деревья у основания, из поваленных стволов строят плотины. Они прекрасные природные инженеры, с помощью каскадов плотин бобры создают системы водохранилищ, опуская и поднимая уровни воды в них, подтапливая или наоборот осушая ради своих нужд довольно большие территории.

Бобровый мех красив, хорошо греет и, что важно, отталкивает влагу.  Шкурки добывали охотники, продавали их перекупщикам, судами мех доставляли в Европу, где он ценился на вес золота - никто из  участников цепочки не оставался в накладе. К примеру, в XVII веке за каждую шкурку охотник получал от перекупщика 2 килограмма пороха, хороший нож, полкило табака; за новый мушкет нужно было отдать 12 шкурок. Считается, что до начала массовой охоты в Северной Америке водилось более ста миллионов бобров - охота была делом несложным, охотник быстро становился богатым по тем временам человеком.

В XIX веке, с присоединением к США новых, восточных территорий, охота распространилась и на центральные регионы вплоть до Скалистых гор.  Начало девятнадцатого века - пик популярности охоты на бобров. Ставшие более современными ружья позволяли умелому охотнику добывать до сотни бобровых шкурок в неделю. Добыча и перепродажа позволяли сколачивать громадные  состояния. Охота превратилась в истребление, поголовье бобров стало стремительно сокращаться и к середине XIX века промысел редко встречающихся бобров перестал быть прибыльным.

Раз уж речь зашла о хищнической охоте на животных, стоит вспомнить попутно судьбу китов и бизонов.

Киты

Китов добывали ради китового жира, ворвани, - уникального топлива для осветительных ламп. Ворвань горит ярким пламенем и не дает копоти - в доэлектрическую и догазовую эпоху китовый жир повсеместно пользовался колоссальным спросом.

Долгое время охота на китов была главным бизнесом Новой Англии (северо-восток США).  Охота на кита была делом опасным и требующим сноровки. Пятнадцатиметровый гигант мог разбить суденышки первых китобоев одним ударом хвоста. Загарпуненный гигант по нескольку дней таскал за собой охотников по морям и океанам. Убитого кита приторачивали к китобойному судну и плавали с ним "в обнимку" до тех пор, пока не срезали весь жир.

Пик промысла китов пришелся на 1800-е - китобойные суда стали больше, они могли преследовать китов не только в прибрежных водах, и находиться в море по несколько месяцев. Вообще-то мясо китов съедобно, то, что остается, можно использовать в качестве удобрений на полях - так поступали жители Новой Англии. Но китобоям XIX века, как правило, было не до этого: срезав самое ценное, потрошеную тушу просто оставляли в море. Как правило, китобои возвращались в порт только после того, как наполняли ворванью все бочки в трюмах. Иногда на это уходил не один год. Поголовье китов стало стремительно сокращаться, и несчастных животных истребили бы подчистую, если бы к концу XIXвека ворвань из ламп не вытеснил сначала получаемый из нефти керосин, а потом и электричество.

Бизоны

До прихода европейцев по территории Северной Америки бродили несметные стада бизонов, по разным оценкам от 30 до 75 миллионов голов. Племена многих индейцев жили в "экологическом союзе" с бизонами: кочевали вслед за их стадами, охотились на них с помощью луков и стрел, использовали мясо в пищу, а шкуры для изготовления одежды и жилищ.

Благодаря вестернам образ индейца в нашем сознании тесно  связан с лошадью. А между тем в доколумбову эпоху лошадей в Америке не было вовсе, их завезли европейцы. Индейцы быстро поняли преимущества конного перед пешим, и это было первое наступление на благополучный мир бизонов в прериях: всаднику охотиться намного легче, индейцы стали убивать бизонов больше, чем было нужно им самим, а излишки начали продавать колонистам из Европы.

Еще хуже стало в 1830-1850 годы, когда американцы в массовом порядке двинулись с восточного Атлантического побережья на Запад, осваивая новые земли. Были проложены дороги, появилась возможность вывозить заготовленные шкуры к океану, в портовые города,  охота приняла промышленные масштабы.

Бизонов добывали не ради мяса, а ради шкур - в отсутствие передвижных рефрижераторов вывезти мясо из прерий было практически невозможно. Шкуру покупали из-за теплого меха и не только: толстая кожа бизонов шла на изготовление ременных передач.

Но катастрофа для бизонов грянула в 1862-69, когда начала строиться Трансконтинентальная железная дорога, связавшая Калифорнию с восточными штатами. Сначала Дорога объявила о заготовках мяса для нужд строителей, а потом оказалось, что стада диких быков, кочующие по прериям, сильно затрудняют движение составов, срывают расписания и создают опасность столкновений локомотивов с животными. Участь бизонов была решена. Один только печально знаменитый охотник Буффало Билл в 1867-68 гг. менее, чем за полтора года, убил по заказу железной дороги более 4 тысяч животных!

В начале 1830-х поголовье бизонов исчислялось миллионами, в 1880-х - всего лишь тысячами голов.

И это, как кажется, еще одно подтверждение безграничной свободы, в атмосфере которой создавались Соединенные Штаты - оборотная сторона этой свободы. Нам даже трудно такое представить. На огромных впопыхах обживаемых пространствах не было поначалу ни власти, ни законов; каждый был сам себе хозяин, сталкиваясь с такими же "сам-себе-хозяевами" он на практике нащупывал границы своей индивидуальной вседозволенности и совместно с другими вырабатывал общие правила игры.

У нас, да и во всей Европе в целом, все было по-другому. Законы спускались сверху и существовали, вообще говоря, всегда, со времен Древнего Рима. И лишь потом, постепенно, шаг за шагом эти законы либерализовались и перекраивались, настраиваясь от обслуживания интересов верхушки к отражению потребностей всего общества.

Мысль, в общем, не новая. Но ее глубина и неотвратимость понимается на таких вот простых примерах особенно отчетливо.

Павел Верещагин